Развитие,Ритуалы Развития способностей,Магические Ритуалы,Техники Развития
SensesLab

Нашедшему свой дом посвящается.

Он сидел около сжатого поля…
Лар сидел около своего сжатого поля облокотившись спиной на жёлтый стог сена и смотрел в небо неспеша потягивая фамильную трубку. Клубы дыма вырывались из его рта и тихо уплывали в небо, словно большие серые грозовые облака.
Дым совсем не грел. Лар сжался в клубок и с головой влез в тёплое пальто из шерсти бурого медведя.
Осень только началась, но её признаки уже давно давали о себе знать: сильно похолодало, а в последнюю неделю ещё зарядил мелкий промозглый дождь.
Морось сеткой ложилась на лицо, забиралась за шиворот, заползала в рукава, а от холодных пронизывающих порывов ветра вообще не было спасения. После каждого такого порыва по всему телу пробегал неприятный холодок, переходивший в мелкую дрожь, пытающуюся завладеть всем телом и тем самым окончательно погрузить его в холодную дрему безразличия.
Вдалеке проходила местная компания бродячих музыкантов, зарабатывающих себе на жизнь песнями да плясками. Музыканты шли неровной шеренгой по размытой глиняной дороге и играли свою любимую песню, просто так, для себя. Эту песню Лар слышал по несколько раз в день, и, надо признаться, она ему уже порядком надоела.
Голоса музыкантов глухим эхом доносились со стороны дороги, словно с другого света. Да и сами силуэты сквозь дымку дождя казались размытыми и нечёткими и выглядели скорее как призраки, а не живые люди.
Лар поёжился. Его тело всё покрылось мелкими «мурашками», которые являлись явными союзниками дождя и ветра, и теперь вместе с ними одновременно наступали с нескольких флангов.
А музыканты пели:

«Смотрел он вдаль и видел там себя,
Не мог прожить без этого ни дня,
И будто свет дневного фонаря
Туда его манил, мерцая и играя бликом.

И чтоб тебе мандат свой обрести
Как стрелу – искать надо в пути
И белым цветом папоротник найти
В пути… не на Олимпе.

И солнца полный оборот
К сверкающим долинам нас зовёт
Без света, праздника, вина –
Она сидит одна.

Вновь снега ветреный узор
Наполнит до краёв чашу гор
А счастье не убьет ни рок, ни мор
Я слышу, я это знаю.

Она сидит так близко от огня,
Её глаза печальны как тень дня
Без света, праздника, вина
Отныне она… не одна.

- Тьфу! – Лар сплюнул и замотал мокрой лохматой головой из стороны в сторону – Как они мне надоели! Одна – не одна – вина – огня! Хоть бы пользу какую приносили! Ан, нет! На нервы действуют, да и только!
Лар выпрямился. Его трубка основательно промокла и давно потухла. Он высыпал мокрый табак на землю, засыпал сухой и начал искать в карманах набухшего и потяжелевшего от воды пальто огниво. Нащупав его, Лар попытался высечь искру. Но у него ничего из этого не вышло, возможно, в этом была виновата чрезмерная сырость, а может, огниво просто промокло под дождём и испортилось.
- Ну и холод! А ведь это только начало… Ещё целых семь месяцев будут холода. Почему я не живу в тёплой стране? Тёплой…м-м-да, там, наверно, хорошо жить…
В этом, как ему казалось самом дождливом мире, прошло детство Лара, наступило юношество. Канули в прошлое двадцать лет жизни, целых двадцать лет холода! Даже лето здесь было холодным: на улицу никто не осмеливался выйти без тёплых ветровок и шерстяных штанов. Солнце же в этом забытом богом месте не грело вовсе. И было совершенно непонятно, зачем оно висит на небосводе.
Музыканты растворились в пелене дождевого тумана, и теперь лишь отдельные слова и звуки долетали до стога сена, где сидел мокрый и замёрзший юноша.
- Лар, эй Лар! – послышалось со стороны дороги.
Лар облокотился на стог и встал на ноги. С одежды ручьями потекли дождевые струйки.
Из дымки к нему навстречу выбежал брат, с которым они были всегда неразлучны. Все в округе знали, что где один из них, то там ищи и другого… Теперь вот они вместе работают на этом поле, обдуваемом северными неприветливыми ветрами.
- О-о-о-о! Ролан! Тебе-то чего сегодня в доме не сидится? – Лар протянул руку и сильно пожал руку брата, так он был рад видеть его.
- Да, так. Я проснулся, а тебя нет… ну, скучно мне. Вот я и решил разыскать тебя.
- Ясно. Скука – это не то слово. Я не могу больше вынести ЭТОГО.
- Ты это про холод, что ли?
- Про что же ещё? Ведь где-то…
- Не надо, я знаю.
Они сели около стога и закурили от огнива Ролана трубки.
- Только трубка теперь и помогает забыть про этот холод…
Они проговорили до самой темноты, которая подкралась к ним как-то тихо и незаметно, окутав людей своим тёмным покрывалом.
Вернулись домой уже ночью. И прежде чем лечь спать, твёрдо решили, что завтра все-таки уйдут. Уйдут куда-нибудь, возможно далеко, даже очень далеко, прочь от этого места.
Ролан уже давно тихо и мерно сопел, а Лар ещё долго лежал с открытыми глазами и думал о завтрашнем дне. Он не сомневался, что поступает правильно. Он был молод и полон сил. Все хорошее было еще впереди. Неизвестные, далекие страны манили его к себе, обещая счастье и радость. Все где-то там, а не здесь ...
Лар не помнил, как заснул, а когда проснулся, уже рассвело.
Он быстро оделся, взял рюкзак с провизией, заготовленной ещё со вчерашнего вечера, и вышел на улицу.
Его взору открылась обычная картина: серое-серое небо, бегущие по улицам ручьи, пробивающие себе путь сквозь коричневую глину, больше похожую на грязь, и мелкий холодный дождь, льющийся бесконечными потоками из тёмных туч. Дождь без конца, небо без просвета.
Ролан стоял около ветхого колодца, такого знакомого до каждой трещинки с детских лет, и набирал воду во флягу.
Поймав удивлённый взгляд Лара, Ролан улыбнулся и сказал:
- Пусть это будет последней частичкой нашего дома. На, держи, спрячь её подальше.
Ролан протянул флягу брату. Тот послушно взял её в руки и положил в рюкзак на самое дно.

Весь день они шли без отдыха, лишь ближе к вечеру решили сделать привал.
Странно, но дождь почти закончился, и им кое-как удалось разжечь небольшой костерок. Тем не менее, этого костра хватило на то, чтобы высушить одежду и даже приготовить еду. Братья достали хлеб, который еще пах родным домом, и стали нанизывать его на острые палочки, чтобы поджарить на костре до хрустящей, пахнущей дымом и чуть горьковатой на вкус корочки.
Ели молча, никто не хотел нарушить тишину. Каждый оставался наедине со своими мыслями.
Уже ночью, когда окончательно стемнело и похолодало, к их еле тлеющему костру подошел незнакомец.
- Мир вашему дому, молодые люди. – Хриплый голос выдавал почтенный возраст незнакомца.
- И вашему дому тоже мир. – В один голос отозвались братья.
Старик усмехнулся.
- А мир и так всегда царит в моём доме. Мой дом – это природа, а небо – моя крыша.
- Прошу, присаживайтесь к костру. Поешьте с нами. – Лар хотел показаться вежливым.
- Благодарю покорно. – Старик подошёл ближе и уселся рядом с костром. Взору братьев предстало изъеденное временем и морщинами лицо старца, и лишь глаза его были не по возрасту живыми и светились молодостью и счастьем. – Я бы с радостью поел, так как путь мой не близкий.
Старик взял хлеб, нанизанный на палку, и сунул его в самое пекло костра. Огонь начал жадно лизать предложенную добычу, и уже через пару минут хлеб был готов: по краям немного почернел и при этом чуть дымился, распространяя вокруг себя соблазнительный, чуть кисловатый запах. Гость в один миг расправился с ним.
- Неплохой хлебушек, - сказал он, облизывая пальцы, - собственного производства?
- Конечно. Что даёт нам мать природа, на то и живём. Кстати, извините за любопытство, но всё же: кто вы? Откуда и куда путь держите?
Старик помрачнел.
- Что-то не так? Я… если я вас обидел или чем-то задел, прошу меня простить. Я не хотел…
- Нет, дело не в вас. Просто… просто я вспомнил.
Старик замолчал. Братья терпеливо ждали, глядя на пришельца заинтересованными взглядами.
- Когда я был молод, как сейчас вы, меня все время тянуло к путешествиям. Мне хотелось посмотреть далекие страны, познакомиться с людьми, непохожими на нас, увидеть бескрайние моря и высокие горы, подпирающие своими вершинами небо. Казалось, что где-то там, далеко-далеко, а не здесь, сбываются все мечты ... И я покинул свой край, пошёл за мечтами. Да, давно уж это было!
Старик замолчал, а потом тихим, каким-то сдавленным голосом, пытаясь скрыть свое волнение, добавил:
- Ходил я долго, слишком долго…, а теперь вот, наконец, вернулся домой. И скажу я вам: не было места лучше!

Лар проснулся от холодного ветра, дующего ему прямо в лицо и неприятно обжигающего кожу. Дождь совсем закончился. Сквозь еще тяжелые кучевые облака проглядывало робкое солнце. Лар поднялся и сел на бревно. Ролан еще мирно спал около давно остывшего костровища, угли которого за ночь превратились в пепел снежно-серого цвета. Пепел поднимался в воздух, повинуясь воле ветра, и спиралью улетал вверх как пылью, так и отдельными хлопьями.
Старик ушёл ночью, поблагодарив от всего сердца братьев за еду и место у костра. Он не сказал ребятам, ни как его зовут, ни куда он направляется.
Лар вспомнил недавний разговор и задумался над тем, что сказал старик: «Не было места лучше». Признаться, эта фраза почему-то сильно затронула его.
- Неужели старик прав? – спрашивал он себя.
И тут же отвечал:
- Конечно же, нет!

Было уже за полдень, когда братья двинулись дальше. Небо окончательно освободилось, и теперь на них обрушился «водопад» холодных лучей осеннего солнца. Им было холодно, больно, страшно и тоскливо. Но они шли и шли вперед, нигде не задерживаясь надолго, и спустя год дошли до заветной цели.
В этой сказочной и теплой стране солнце стояло в зените круглый год. Люди там были доброжелательными и веселыми, горы – высокими, а море – ласковым. Братья окунулись в рай, о котором так долго мечтали.
Но шли года. У Лара все чаще и чаще почему-то кололо сердце. И он чувствовал, что это не было болезнью. Это была невыносимая тоска, которая нарывающей занозой сидела в его уже немолодом сердце. Да, это была тоска!
Брат Лара, Ролан, женился и уехал в соседний город. Там со своей женой и детьми, он был счастлив. Виделись братья крайне редко. Но не это так расстраивало и беспокоило Лара. У него было всё: деньги, друзья, дом с чудесным садом полным прекрасными цветами. Но этого было мало… или скорее наоборот, слишком уж много.
Часто по ночам, когда все вокруг стихало и засыпало, он лежал с открытыми глазами и думал, думал, думал…
«Не было места лучше…»
С тех пор прошло почти пятьдесят лет, но эти слова он помнил так же хорошо, как будто только вчера встретился со стариком, а сейчас сидит на бревне в раннее осеннее утро и смотрит на брата, лежащего рядом с догоревшим костром, и спорит сам с собой: «прав ли старик?»
И он решился…

Снова начались холода. Мелкий промозглый дождик бил и сек лицо, как в старые добрые времена. Смеркалось…
Лар направлялся к костру, который приметил ещё издалека. В лесу было тихо, будто всё живое затаило своё дыхание и теперь молча наблюдало за действиями человека, вернувшегося к себе на родину после стольких лет странствий. И лишь голоса, доносившиеся со стороны костра, нарушали эту настороженную тишину. Блаженную тишину…
Лар вышел на небольшой пятачок опушки. У костра сидели двое молодых ребят, ещё совсем мальчишек, которые жарили ломтики черного хлеба, а потом с аппетитом их ели, еще дымящиеся и немного обжигающие пальцы.
Лару невольно вспомнился старик, который вышел к ним с братом из темноты, и рассказал то, что можно было понять за минуту, а Лару на это потребовалось целых пятьдесят лет.
- Мир вашему дому, молодые люди. – Лар вдруг понял, какой великий смысл скрыт в этой простой и привычной фразе.
- И вашему дому тоже мир, почтенный старец. – Ответили молодые люди.
Лар улыбнулся, но ничего не ответил.
- Прошу, присаживайтесь, поешьте с нами, – сказал, тряхнув русыми волосами, голубоглазый юноша.
- Спасибо за приглашение, но мне некогда. Я очень тороплюсь. Слишком я долго искал свой дом, но… не увидел его под своими же ногами.
Юноши посмотрели на Лара с неподдельным интересом.
- Что вы хотите этим сказать?
- Чтобы понять это, вам нужно прожить как минимум ещё пятьдесят лет, а может - всего одну минуту. Вы ведь ищите дом? Направляетесь на юг, я прав?
- Откуда вы это знаете? – Юноши удивленно посмотрели на Лара.
- Не ищите свой дом там, где его нет. Ваш дом – это ваш дом. И как бы плох он не был, роднее его вам не найти. Я много видел, но «Не было места лучше…».
Лар подмигнул юношам, и, развернувшись, пошёл дальше, оставив молодых людей один на один со своими мыслями. Он шёл, почти бежал, продираясь сквозь густые ветки, больно хлеставшими его лицо, покрытое глубокими морщинами. Но Лар не останавливался, не сбавлял шага, а лишь быстрее и быстрее двигался по направлению к своему дому.
Ближе к утру дождь усилился, и, как в давние времена, создал дымку.
Когда Лар вышел на знакомую дорогу, его сердце успокоилось. Оно больше не кололо и не болело, а просто грело. И это тепло приятно растекалось по всему телу, наполняя его радостью и силой.
Здесь практически ничего не изменилось: всё так же одиноко стояли желтые стога на полях, и всё так же вяло валил дым из кирпичных труб, стелясь по мокрой земле.
Лар свернул с дороги и пошёл по краю поля к одиноко стоящему стогу сена. Ему казалось, что это именно тот, который когда-то стоял здесь, и у которого он сидел много лет назад.
«Как будто и не было этих долгих лет. Всё здесь по-прежнему».
Лар ступал на землю кожаными сапогами, которые погружались в грязь на всю толщину подошвы, а потом устало чмокали, разбрасывая мокрую грязь на полметра вокруг.
Подойдя к стогу Лар достал трубку, сел и закурил.
Клубы дыма вырывались и тихо уплывали в небо, как большие серые грозовые облака. Лару почему-то стало противно. Он вынул трубку изо рта, и, что есть силы, бросил в сторону поля. Трубка упала в лужу и погрузилась в грязь. Там она и осталась…
Лар улыбнулся и достал из рюкзака флягу с водой. Она там так и лежала все это время. Целых пятьдесят лет, а он про неё ни разу так и не вспомнил!
Старик открыл флягу и поднёс к губам. Вода была холодной и безумно вкусной. Лар помнил, что жители его деревни издревле гордились своей водой, в которой содержались большие примеси серебра. Говорили, что только здесь текут такие подземные воды. Он слышал, что такая вода никогда не протухнет, сохранит свои вкусовые качества даже спустя несколько сотен и даже тысяч лет. Пятьдесят лет назад она не казалась ему столь вкусной. Он вообще раньше воспринимал её лишь как обыкновенную воду, которой здесь везде было предостаточно…
Вдалеке проходила компания бродячих музыкантов. Казалось, что только вчера он видел их, но Лар знал, что это сыновья или даже внуки тех, кто пел в его время.
Лар улыбнулся.
- Я дома, – сказал он себе, и вдалеке заиграла до боли знакомая, такая нежная, любимая, почти забытая мелодия:

«Смотрел он вдаль и видел там себя,
Не мог прожить без этого ни дня…»

Я стоял у алтаря и молился.
- О, боги! Прошу вас, умоляю, сделайте так, чтобы она выжила! Я не хочу потерять ее! Я не смогу жить...
Как странно все в этом мире… Только вчера мы весело смеялись, сидя на уютном диване пили чай с баранками, обсуждали планы на будущее. Но всем этим планам было суждено разлететься на мелкие кусочки за одну короткую ночь!
Сегодня мы хотели поехать в гости за город к нашим друзьям. Походить по чудесным полям, наполненным пряными и пьянящими запахами, погулять по лесу, посидеть вечером у дружеского костра, помечтать.… И что? Сегодня я стою на коленях у древнего поросшего мхами алтаря, грубо вытесанного из каменной глыбы забытыми предками, омытого тысячами дождями и седого от пролетевшего над ним временем. А она, она лежит в больнице в коме и не слышит меня! Меня даже не пустили к ней!
- Прошу, молюсь вам, не разлучайте нас! – Стонал я, и казалось, что еще совсем немного, и я сойду с ума от навалившегося горя.
Я не знал, кому молился, к кому обращался, кого призывал на помощь…. Только знал, что мне не нужно сейчас ничьего сочувствия, ничьих соболезнований и пустых советов! Наверно поэтому я пришел сюда, где кроме раскинувшегося над моей головой серого неба меня никто не найдет и не увидит. Мне хотелось побыть одному, один на один с эти вечным небом, с этим много повидавшим на своем веку древним и мудрым камнем. Раньше я не верил ни во что, разве только в любовь. Да и сейчас, стоя на коленях, не верил…. Кто услышит крик моей души, кто поможет? Думаю, что никто….
Наконец я встал с колен и посмотрел с надеждой на небо в поисках каких-нибудь обнадеживающих знаков, посланных им мне. Все тщетно! Там не было ничего, кроме черных туч, из которых полился поток такого же черного дождя. Мои чувства совершенно смешались и затерялись в непонимании происходящего. Тоска и пустота окутали меня своей непроницаемой пеленой. Опустив взгляд и уставившись в землю, я начал спускаться со склона холма. Меня окружала лишь природа - мир, воспринимаемый мною как данность, как счастье, к которому я привык. К нему принадлежала и любимая женщина, сильно и преданно любившая меня и сейчас ускользающая от меня. Теперь этот мир плакала вместе со мной….
Я не заметил, как оказался на дороге и пошел по ней. Вокруг никого не было, не было ни машин, ни прохожих. Мне даже казалось, что не горит свет в окнах таких же одиноких и мокрых, как и я, домов. Я шел и шел, ничего не чувствовавший, потерявшийся в своих мыслях и не понимающий происходящего.
Вдруг в моем кармане зазвонил телефон. Я достал его и посмотрел на дисплей. На нем было написано имя врача. И это было то, чего я боялся больше всего на свете! Что он скажет мне? Какие слова я услышу? Ведь одна фраза, сказанная им, не оставляла меня, не давала покоя: «Шансов почти нет. Мало кому удавалось выйти из такого положения живым…». И я … поверил в это! Поверил ему, в эти ужасные слова, хотя сердце пыталось убедить меня в обратном.
Теперь же передо мной стоял выбор: брать ли трубку? А вдруг произошло чудо, и появилась надежда? Или …. Я ясно представил себе, как прижимаю трубку к уху и слышу виноватый и сочувствующий голос врача: «Мне очень жаль, но …». Это было выше моих сил, это был их предел, и, подняв лицо к небу, я закричал:
- Не-е-е-ет! Нет! Нет!
А затем со всего размаху бросил телефон на асфальт, и он, разлетаясь на куски, замолчал. Но мне показалось этого мало, поэтому прыгнул на осколки и, дико крича, начал яростно их топтать. Я не осознавал, что делаю, казалось, что из меня наружу вырывается весь леденящий душу ужас, накопленный за этот безумный прожитый день ….
Я так и не узнал, что же мне хотел сообщить врач. Я просто побежал, побежал сломя голову по кипящим от струй дождя лужам, крича до боли в горле и не разбирая дороги. Я не мог вынести всего этого! Вдруг, за пеленой дождя я увидел свет от фар ехавшей навстречу машины. Раскинув руки, я ринулся к ней. Поначалу машина сигналила и пыталась объехать меня, но я не давал ей этого сделать. В конце концов, машина остановилась, я бросился к ней и рывком открыл дверцу.
- Ты что, с ума сошел? Я же мог сбить тебя! – закричал парень, сидевший за рулем.
- Уж лучше бы и в правду сбил! – Яростно в ответ бросил я.
- Ну ладно, я вижу у тебя проблемы. Садись, куда тебе надо? Подвезу.
- Куда угодно, только подальше….
С тех пор прошло три года. Я сильно заболел, потому что, наверное, не хотел жить. Врачи сказали, что мне осталось не более месяца, но я прожил два …. За это время я помню только боль, холод и страх. И ничего больше.
Но однажды это все исчезло, а на смену им пришел покой и ощущение безмерного счастья…. Я очнулся на прекрасном лугу, полном цветов, зеленой шелковой травы и сотнями разноцветных и прекрасных бабочек, порхающих в синем небе под нежное пение птиц. По небу бежали легкие белые облачка, светило теплое, но не обжигающее солнце, а ветерок нежно ласкал меня и играл моими волосами. А совсем недалеко от того места, где я очнулся, протекала чистая искрящаяся речка, полная играющими рыбками.
- Так значит, это все правда! – Сказал я сам себе.
- Конечно, а как же иначе? – Раздался голос у меня за спиной.
Я обернулся. Передо мной стояло прекрасное существо. Не человек и не ангел, состоящее из любви и добра. Я никогда не смогу описать его, этого сделать просто нельзя, потому что нет таких слов, чтобы сделать это.
Существо подошло ко мне поближе и спросило:
- Ты не боишься своих ошибок?
- Боюсь. Особенно одной. Не следовало тогда отпускать ее одну….
- Но знаешь ли ты, что твоя ошибка была в другом?
- Как? В чем же тогда?
- Ты допустил ее тогда, когда разбил свой телефон и уехал из города.
- Нет, я знаю, она умерла! Понимаете, умерла!
- Послушай, тебе звонили, чтобы сказать, что она вышла из комы ….
От этих слов я застыл, словно меня поразила молния, и не мог вымолвить ни одного слова.
- Выжила? – Наконец воскликнул я.
- Да. Она пыталась тебя найти целых два года. Но потом, чтобы заглушить боль, вышла замуж за прекрасного, любящего ее человека.
- Но как она могла забыть меня?
- А что сделал для нее ты? Как смог бросить ее и бежать, так ничего не узнав о своей любимой? Разве ты не предал ее? А потом, выйти замуж – не значит предать. Она все так же сильно тебя любит, но ей тоже необходимо быть любимой! Все это время она искала похожего на тебя человека, но никак не могла найти. А одиночество – это трудная вещь. И вот, спустя почти три года после трагедии и твоего побега, она нашла того, кому стала дорога. Но тебя она так и не смогла забыть….
- Могу я ее увидеть?
- Я помогу тебе в этом, закрой глаза.
Я закрыл, и перед моим взором вдруг появилась ОНА! Моя любовь стояла около того камня, перед которым неистово молился я …. Она плакала.
- Она плачет о тебе. – Услышал я голос существа.
Видение растворилось, словно его и не было. Только чувство великой любви, да горечь раскаяния за свою трусость переполняли меня.
- У них скоро будет ребенок…
- Ты хочешь …. - Мои слова оборвались от переполнившего и захлестнувшего меня какой-то теплой волной чувства.
- Да. Мне кажется, что ты понимаешь, о чем я говорю. Но ты можешь это не делать!
Я посмотрел ему в глаза, и он, поняв, что я не переменю своего решения, ободряюще кивнул.
- Будьте счастливы!

Я и Она стали на девять месяцев одним существом. Она больше не плакала, а только смеялась. Мне было хорошо. А когда я родился, открыл глаза и увидел ее, то подумал: «Как же она хороша! Я счастлив!»
И тут я все забыл ….
Теперь я смотрел на это божественное и теплое существо, частью которого я только недавно был, испуганными глазами и громко кричал. А оно смеялось от счастья и называло меня по имени. И это имя почему-то было мне таким знакомым! А еще я знал, что это родное существо будет всегда со мной, и в радости и в печали. Я чувствовал, что оно всегда пожертвует своей жизнью ради меня, оно - моя защита и утешенье.
И существо – это та, которую в недалеком будущем я назову МАМОЙ ….

Предисловие к ЧИСТЫМ СТРАНИЦАМ

Когда умирает родной и дорогой твоему сердцу человек, то ты сожалеешь. Возможно, что ты никак не показываешь окружающим тебя людям свои переживания, и никто не видит их ни в твоих действиях, ни в выражении лица. А между тем в твоей душе происходят ужасные катаклизмы. Твоя душа плачет и страдает от невыносимой боли, от невосполнимой утраты. Она опускается в пучину скорби и меланхолии… И только одни глаза могут выдать людям твою тайну…, но кто захочет заглянуть в них, чтобы узнать ее?
Когда умирает родной человек, неважно, друг он тебе или родной по крови, то вместе с ним умирает и какая-то частичка тебя. Ты вдруг понимаешь, что всё теперь будет не так, как раньше. Теперь ВСЕ изменится. В лучшую или в худшую сторону – не важно. Но точно изменится. И ты думаешь: «Боже мой, почему всё вышло именно так? Почему ЭТО случилось со мной, почему все изменилось? Ведь всё могло быть иначе». Но это не нам решать. Хотим мы или нет, но перемен нам не удастся избежать. ЭТО случилось, и нам приходится привыкать, учиться жить по-иному. Время бежит быстро, и мы привыкаем… Но мы никогда не забываем того, что было. Мы верим или хотя бы надеемся, что дорогой нам человек не умер, а просто перешёл в иное состояние, переселился в другой мир. А еще после смерти покинувший нас человек обретает новое тело - тело нашей памяти…
Он поселяется в нашем сердце и живёт там таким, каким мы его помним. И это правильно.

Чистые страницы

Мы встретились ранним весенним утром на жёлтом пляже морского берега. Она была прекрасна и свежа, словно распустившийся на рассвете цветок с россыпью капелек росы на нежных лепестках. И имя у нее было самое удивительное – Она. Она была цветком, распустившимся среди хаоса выжженного поля моей души…
Она прижалась головой к моей груди и тихо прошептала: «Ты реален? Мне кажется, что такое счастье не может быть реальностью. Даже если это сон, всё равно я счастлива!» Я ответил таким же тихим голосом: «Я более реален, чем это море, небо, прекрасный пляж. Но реальна ли ты?» Она нежно прикоснулась к моим губам и, улыбнувшись, сказала: «Реально только счастье».
Не помню, сколько мы простояли на мокром холодном песке прижавшись друг к другу, время словно остановилось. Наши ноги лизали седые и ворчливые волны, а ветер пел о прекрасной любви. Я точно знал, что это и есть любовь. Та самая, что способна как на подвиг, так и на безумие.
Наверное, и она тоже это понимала…
«Дорогой», - прошептала Она мне на ухо. – «Как прекрасно море! Оно так же счастливо, как и мы. Пойдём навстречу к нему. Видишь, как оно пытается позвать нас, манит волнами… Пойдём?»
Я улыбнулся. Не нужно было никаких лишних слов. Я взял её за руку, и мы ступили навстречу набегающим волнам. Она ступала так легко, будто шла по воздуху. Конечно, всё это было сном…
Я был слеп от любви. Но всякому бы такую слепоту!
Странно, но тогда я не почувствовал приближение беды. Возможно, это была вовсе не беда, а что-то совсем другое? Помню, как-то Она загадала мне загадку, над которой я долго ломал голову. Конечно, это тогда была загадка. А сейчас это истина…
Как бы то ни было, беда всё же произошла.
Огромная волна накатила внезапно, оглушительный удар сбил с ног. Был ли это ветер? Возможно. Но сейчас я уже не так уверен в этом, как был уверен тогда. Я боролся, рвался к воздуху. Я крепко сжимал её руку, я хотел жить. И я выжил, а она нет. Весь мир для меня перевернулся. Да, я очень хотел жить, но жизни без неё я не представлял. От безрассудного шага меня удержали её речи:
«- Дорогой, встречи – наша единственная радость.
- Не бойся расставаний, дорогой. Верь в новую встречу. Эта вера сгладит твою боль, и время будет над нами не властно!
- Жизнь - это путь, который дается судьбой, но как его пройти – выбирает человек. На этом пути он встречает таких же странников, как и он сам. Часто их пути пересекаются, но бывает и так, что какое-то время они идут параллельно, совсем рядом. Иногда даже кажется, что это не два пути, а один. Но проходит время и кому-то нужно уйти… Не бойся, отпусти! Впереди будет новая встреча, новая радость, новая жизнь… И по-другому быть не может!»

**************************
Шёл дождь. Человек сидел у окна, и что-то писал в старую потрёпанную тетрадь. Май выдался на редкость холодным, а отопление в домах давно уже отключили. Отключили и электричество. Стрелка настенных часов уже давно перевалила за полночь, а человек всё сидел. Он не хотел есть. Он не хотел спать. Но не вспоминать человек не мог. Именно этим он и занимался: просто вспоминал.
Он думал о прошедшей жизни, и яркие картины проносились перед его взором. Да, не так уж и мало он повидал на своём веку! За свои девяносто девять лет он был дважды женат, прошел не одну войну, повидал столько стран, что ему бы позавидовал любой заядлый путешественник. А сколько знаний хранила его память! Он учился в нескольких школах, имел два высших образования, работал монтажником, пилотом, инженером, даже учителем в своей родной школе, той, в которой закончил свои школьные годы…
Воспоминания обрушились на него, как тогда морская волна… Волна нахлынула на него и никак не хотела отпускать, пытаясь пробраться всё дальше и дальше во все потаенные уголки. Она словно разбивала сковывающие путы, сжигая дотла больно врезавшиеся бечевки и тёмное полотно, плотно окутавшие его память.
Человек вспомнил лица своих друзей, которые уже ушли в мир иной; вспомнил детей, которых тоже умудрился пережить; вспомнил внуков, у которых уже были свои внуки…
Всё это у него было. И он жил на рубеже веков, и даже тысячелетий, пережил всё: обиды, голод, войны, смерти, радости, счастье, горе, любовь и страх. Он помнил падение, расцвет, величие; помнил тяжелый переход от одного сознания к другому, к которому приходилось снова привыкать. И он привыкал...
Он уже не мог ходить: паралич ног заработал десять лет назад. Он отвык ходить.
Он вспомнил человека, который как-то открыл ему простую, но весьма существенную истину, благодаря которой стал счастливым и свободным. Этот человек сказал ему: «Не важно, что о тебе думают другие, главное – это то, что ты сам думаешь о себе». Для него эти слова стали девизом всей жизни, жизни скитальца и авантюриста. Он многое вспомнил, но ни о чём не сожалел. И он знал, что это его последняя ночь.
Но он никогда не забывал тот день…
Его глаза закрылись, а руки похолодели. Голова человека легко, словно пёрышко, легла на открытую тетрадь. На открытой странице которой было написано всего лишь четыре слова: «Как мало я видел!»
…Человек снова стоял на берегу моря, а по песку к нему бежала такая знакомая и такая любимая женщина. А холодные, почти ледяные волны, ласкали его молодые ноги, крепко стоящие на мелком зыбком песке…
Книга начала писаться заново.

Я думаю рассказ необходимо озвучить... и разбить на несколько сеансов... есесено после доработки...недостаток в том, что он зажимает в рамки, а подсознание так не зажмешь... внимание будет уходить в сторону на другие мелочи... тут необходимо куда более тонкая работа... хотя бы через подготовительные сеансы...

ЗА спасибо -- спасибо

ЗЫ: и в какую тему будет та другая весчь, если не секрет?

Сказка о Зеркале

-- Охо-хо-хо-хонюшки-и-и-и… дела наши тяжкие… э-эх, вот будь лет на полста моложе…
-- Что скрипишь, Пузанычь?
-- Да ноги крутит… дождь, видать, утром зарядит… обложной…
-- И-и! Пузанычь, ведь осень на дворе, чай!
-- Вот и я о том. Осень, дожди, сырость, а ноги-то старые, рассохшиеся, сырости не любят, вот и крутит их.
-- Эт’ да, эт’ точно, а у меня вот хвост ноет, а сменишь обличье, так поясницу хватает… э-эх, старость – нерадость… да…

Унылая, полутёмная комната, на окне старые, поблёкшие от возраста и пыли занавески, за окном хмарный осенний вечер. Напротив окна стоит старый, позапрошлого века ещё, резной комод. На нём, вольготно развалившись на вышитом соше, дремлет дымчато-серый котище.
Кот тоже стар – как и вся эта комната – кончики ушей и хвоста отморожены, на лбу шерсти почти нет – сплошные шрамы.
Между котом и комодом идёт неспешный старческий разговор. Обсуждают они, как водится у стариков свои изрядно надоевшие болячки, былую молодость и молодых хозяев.

-- А представляешь, Тихон, что тут молодой хозяин давеча сказанул?
Кот издаёт вопросительное мурчание.
-- Заходит он давеча утром в комнату, покрутился туда сюда, похлопал дверцами гардероба, посмотрел на меня, пошатал. А я ведь сам знаешь, не люблю такого, вот и скрипнул недовольно, так тот поморщился, да и говорит: «А может всё-таки выкинуть тебя на свалку?»
-- Да, не уважает нонче молодёжь стариков, вот прежний-то хозяин и сливочек мне завсегда в воскресенье наливал, да не абы где, а в тёмный угол блюдечко ставил. А этот? Тьфу!
Кот презрительно фыркает и дёргает хвостом.
-- Так это ещё не всё! – Комод тихонько поскрипывает, распаляясь, ему явно нетерпится поделиться последними новостями, – тут как раз хозяйка зашла, услыхала слова хозяина и говорит: «Лучше не надо на свалку, ему же лет стопятьдесят! Это ведь антиквариат! Продать выгоднее будет!»
-- Это что ж, Пузанычь, тебя продать хотят?
-- Да не, Тихон, погоди. Дай всё расскажу. У меня новость пострашнее есть!
-- Да? Ну не тяни, рассказывай.
-- Ну ладно. Дальше я похуже слышал, они в другую комнату ушли. А говорили они о том, что продать наш дом хотят! Послезавтрева новый хозяин приедет, смотреть будет!
-- Ох ты ж горюшко-то, от супостата! Да как они до бесстыдства-то такого додумались! Да как же можно-то дом родной, прадедом ещё строенный продавать-то? Ай-яй-яй!!!

Кот соскочил с комода и причитая метнулся в угол, под окно -- там была мышиная щель в подпол.
Из подпола ещё некоторое время доносились его причитания, а потом всё стихло. Где-то до полуночи по дому то тут, то там раздавались поскрипывания, постукивания, какие-то шорохи, а потом всё смолкло.
Старая мебель, рассохшийся пол. Мелкая домашняя нечисть обсуждала взволновавшую всех новость, попереживала и утихла. Замерла в сонном оцепенении старости, ожидая нового потрясения.

***
Около полудня дом наполнился голосами и звуками шагов. Притихшая мебель прислушивалась и присматривалась к ходившим.
Ходили по дому трое: молодые хозяин с хозяйкой и молодой, в добротной одежде, говорившей о достатке, человек.
Они обошли все комнаты, осмотрели мебель, кухню, остатки старой утвари, и наконец, вернулись в большую залу, занимавшую четверть первого этажа.

-- Значит за это вы хотите два миллиона? – Голос говорившего был спокоен и деловит.
-- Да. Дом, конечно, старый, но крепкий ещё лет сто простоит. Ремонт, конечно, не помешает – здесь давно не жили, но торопиться с ним никчему – ничего не разваливается, умели раньше строить. Да и участок немаленький, хоть и запущенный.
-- Ладно; хорошо. Я согласен. Идёмте к нотариусу – оформим сделку.
Люди ушли, и дом до вечера простоял в тишине. Потом с наступлением сумерек он снова наполнился шорохами, скрипами и едва слышными разговорами.
В комнате на первом этаже, где стоял комод, а на окнах уцелели занавески, снова возник Тихон.
-- Да, Пузанычь, прав ты был, ой прав! Продли нас! От ить молодёжь-то пошла! Всё б им деньгу, да побольше, побольше… А на добро, что им предками оставлено плевать с высокой колокольни!
Ты помяни моё слово! Добром энто не кончится! – не на шутку разошедшийся домовой Тихон в обличье кота метался по комнате и исступлённо ругался.
Комод пытался его успокоить, но вяло и как-то неохотно, было видно что он полностью согласен с домовым.
-- Так ведь хорошо было! Тихо, спокойно… Да, конечно, нет мне жизни без хозяев, да и дому тоже, а всё лучше чем продавать его какому-то чужаку! Своё ведь, родное, дедами-прадедами нажитое спроворенное…
-- Тише, Тихон, ладно тебе, глядишь, авось поможет, кривая вывезет. Может и нормальный хозяин окажется, с пониманием…
-- Ага, какже держи карман шире! Совсем он зелёный и глупый! Зашёл как к себе домой, печи не поклонился. Меня, вон, на лестнице пнул, и ить не со зла, а вообще не увидел…
-- Так и прежний-то тебя тоже не видел, не привечал…
-- Ну и что? Он ж хучь не чужак был! Я ж ить его крохой совсем помню! И дался ему энтот город! Что ему здесь плохо, что ли было?
-- Ну, Тихон, ну успокойся. Ну молодой, ну глупый, а ить хозяин. А коль так то и продать могёт…
-- Да знаю я… тяжко мне, беду чую, огнь мерещится…
-- Охо-хо-хох! А вот это совсем плохо. Хорошо б он зеркало не потревожил…
-- Эт’ да, зеркало эт’ совсем беда… хорошо хоть хозяйка старая его на чердак в сундук снесла, да тряпьём завалила. Оно и не слышало там ничего и спало спокойно…
Постепенно успокаиваясь домовой ещё чуток попереживал, побродил по дому и завалился спать под много лет нетопленную печку.

***

Ещё неделя прошла в пересудах и перетолках. Где-то в её середине мебель разделилась на два лагеря. В одном была молодая мебель, почти не помнившая старого хозяина сын, которого продал дом, она просто радовалась тому что в доме будут люди, которым она будет служить. А в другом была старая мебель, помнившая не одно поколение семьи, которая и построила этот дом, старая мебель считала, что молодой, да и к тому же чужой хозяин – не к добру.
Ясным сентябрьским утром за воротами раздался звук подъехавшей машины, хлопнула дверь, проскрипели ворота. Машина, взрыкнув мотором, въехала во двор. Весь дом затих в осторожном, недоверчивом ожидании.
Тихон через подпол выбрался во двор. Перед домом стоял грузовик, новый хозяин курил неподалёку, а водитель откинул борта и поднимал тент. В грузовике были вещи, посуда, мебель, книги и техника.
Тем же путём – через подпол – домовой вернулся в дом и спрятался под печкой. Люди те временем заносили в дом вещи, расставляли мебель и технику.
Разгрузив машину, они уехали, а дом снова замолчал до вечера.
С наступлением сумерек в доме снова зазвучали скрипы и шорохи – вещи знакомились между собой, старые расспрашивали новых о молодом хозяине. Как стало совсем темно в кухне собралась вся домашняя нечисть с участка. Пришли даже банный дед и огородный.
Между нечистью и мебелью потянулись длинные пересуды и расспросы. Выяснилось, что хозяину двадцать шесть лет, что он уже полгода женат, ждут ребёнка весной, что жена у него нормальная, хоть и любит в постели поваляться, что живут мирно, хоть изредка и ссорятся. Ну да с кем не бывает?
За разговорами прошла ночь. С петухами нечисть разошлась по своим лежбищам, мебель тоже смолкла. А потом раздался скрип калитки и во двор зашёл хозяин с женой. Молодые люди оставили сумки на крыльце и принялись за обход участка. Внимательно всё осмотрев, вернулись к крыльцу, подхватили сумки и зашли в дом.
День пролетел незаметно за расставлением и раскладыванием вещей, чертыханиями хозяина, вкручивающего лампочки и чистящего печь, напеванием хозяйки, занятой мытьём всего подряд и готовкой.
Наконец уже ночью хозяева улеглись спать.
-- Мишка, и мы будем здесь жить?
-- Ну да. Теперь это наш дом.
-- А вдруг здесь полно мышей? Я их боюсь…
-- Ничего, заведём кошку – она их переловит. Грязь тоже не беда. Дом долго простоял пустым, вот и накопилось… вымоем всё, вычистим и заживём потихоньку. Ты маленького родишь. Я напишу диссертацию… Тут в лесу озеро неподалёку, можно на рыбалку ходить, летом можно купаться… проведём телефон, подключим Интернет и можно не беспокоиться о работе. А какие здесь пейзажи? Чудо просто! Тебе столько материалов для рекламы!
Постепенно разговоры смолкли и хозяева уснули, немного пошушукавшись, уснул и дом, постепенно свыкаясь с мыслью, что в нём снова живут люди.
Следующий день прошел в хлопотах по хозяйству. И следующий тоже, и ещё один… Постепенно быт налаживался, купили дрова и уголь на зиму, завели кошку – смешного рыжего котёнка. Люди в селе привыкли к молодой паре, постепенно начали здороваться – они уже перестали быть чужаками, приехавшими из города, а стали молодыми из Усадьбы.

***

Прошла уже пара месяцев с того момента, как Михаил и Ольга въехали в Старую Усадьбу.
Живот у Ольги округлился, её беременность стала вполне заметной всем подряд.
В селе об этом недолго посудачили и решили, что дело молодое и правильно: неча молодым без дитяти! Посудачили и умолкли. Осенью забот хватает, и урожай убрать и огород к зиме подготовить, тем кто знает и рассказывать нечего, а кто не знает, тем и за день всех дел не перескажешь, да и не о том речь…
В середине декабря Ольга добралась до чердака. Хламу там скопилось уйма, да всё руки не доходили до него – и внизу дел много.
-- Ой, Мишка, смотри, что я нашла!
Ольга добралась до сундука в дальнем углу и начала его разбирать. Наконец её глазам открылось зеркало, оно-то и вызвало у молодой женщины этот возглас. Оглянувшись, Ольга увидела, что мужа рядом нет, и пошла его разыскивать. По лестнице она спустилась на первый этаж и вошла на кухню.
Михаил сидел за столом и пил чай.
-- Мишка, пойдём, покажу, что я отыскала! Там такое обалденное зеркало! Пойдём скорее!
Вытащив зеркало на свет, прислонили его к стене и протёрли тряпкой.
-- Ты смотри, красота-то, какая! Старинное, и сохранилось прекрасно.
-- Да, видимо, прежние хозяева про него забыли, вот ничего и не сказали, а оно сейчас больших денег стоит, если продать с толком.
А посмотреть и правда было на что. Большое, почти в рост человека, зеркало с превосходной серебряной амальгамой уютно мерцало в свете клонящегося к закату солнца.
Резная рама красного дерева дышала стариной и умелыми руками создавшего её мастера…
-- Давай повесим его в спальне? Оно прекрасно будет гармонировать с обивкой дивана?
-- А может в зале? Пусть гости завидуют?
-- Нет, давай в спальне!
-- Ну хорошо.
Михаил не стал спорить и пошёл за молотком и гвоздями. Через несколько минут зеркало уже висело у двери в спальне и отражало сидевшую на диване Ольгу.
Полюбовавшись на своё отражение какое-то время, и поправив причёску, молодая жена пошла на кухню готовить ужин.
-- Ох беда-то, беда-а, Пузанычь, видал? Они зеркало не только нашли, но и в почивальню повесили! Эх, говорил ведь, что не будет добра от новых хозяев!
По комнате метался маленький домовой и причитал о горькой доле. Стоявший у стены комод сочувственно ему поскрипывал.
-- Может хоть предупредить их? Так ведь кто энтих молодых знает? Поймут ли? Ну, я их всё равно предупрежу!
С этими словами взвинченный домовой убежал в хозяйскую спальню, где забился под шкаф.
Вечер прошёл как обычно: ужин, телевизор, книжка перед сном. Наконец в комнате погас свет и через какое-то время послышалось ровное дыхание спящих…

***

-- О-о-ох!
-- Оленька, что с тобой? Да проснись же! Оля! – рука нашарила выключатель ночника. Зажёгся свет и женщина проснулась.
-- Ох, Мишка, грудь что-то сдавило. Не вдохнуть, не выдохнуть!
-- Может вызвать скорую?
-- Да какая здесь скорая? Ночь, деревня, тут и скорой-то нет, а из города кто поедет?
-- Ну не знаю…
-- Вот, говорила же тебе, давай в городе квартиру купим! А ты нет! В деревню хочу там воздух свежий! А обо мне ты подумал?
-- Оля, ну хватит… давно же всё решили!
-- Хватит? Да какой хватит?...
-- Ну, Оля…
-- Что Оля? Что Оля?!
В спальне постепенно разгорался скандал.

***
-- От же горе-то! Молодые ж совсем были, и дитятю ждали…
-- Да как же так-то? Куда ж Господь-то смотрит?
-- Ить разом полыхнуло! Не выскочил никто, даж косточек схоронить не осталось.
В селе снова появилась тема – за ночь сгоревшая Старая Усадьба. Вот бабы стоя в очереди и трепались языками.
-- Слышь, Марь Ванна, там никак зеркало уцелело? Можь забрать?
-- Ты шо? Окстись, родная! Оно ж три пожара видало, энтот четвёртый! А ты забрать! От него ж и полыхнуло поди! Вона как махом выгорело всё!
На село спускались скорые декабрьские сумерки. На пепелище падал мягкий, белый-белый, пушистый, такой только за городом и встретишь снег. Старое зеркало, закопчённое пожаром, но как ни странно абсолютно целое, отражало хмурое небо и падающий снег.
Из под остова печи доносились тихие всхлипы домового, да угрюмо шушукалась дворовая нечисть, прикидывая, куда теперь податься на жильё.
Не всякий ведь возьмёт погорельцев себе. Не скоро и пепелище застроят. У нечисти век дольше человеческого, и помнят они древний покон лучше.
21.12.07

Сказка о нетенях.
Есть сказки, которые пишут днем, есть – которые пишут ночью.
Есть сказки, которые слышны на Яву, есть те, что слышатся только во сне.
Есть сказки, которые рассказывают поздно вечером, у камина маленьким детям, а есть и такие, которые рассказывают сами себя, тихим шепотом ветерка заблудившегося в тени.
Есть тени и есть Тени; одни – маленькие и безобидные, другие – огромные, и совсем не тени даже, а глубокие колодцы в куда-то – никуда, в которые можно заглянуть и из которых что-то может заглядывать в нас.
Есть тени, есть нетени, одни похожи на других, а другие на первых и порою сложно отличить одно от другого, особенно когда на улицу приходят холодные, серые сумерки и дует зябкий ветер. Тогда из подворотен Вечера выбираются маленькие нетени и начинают рассказывать сумеречные сказки про маленьких тененй.
Обычно они прячутся там по двое. Они серые, пушистые и округло-мохнатые, они хватают прохожих своими зябкими, серыми лапками за полы одежды, за штанины и подолы юбок. Потом они начинают карабкаться вверх и забираются на плечи, где уютно устраиваются на загривках (больше всего они любят прятаться под волосами), дотягиваются до одного из ушей и начинают шептать, шептать, шептать… тихим, серым, пушистым шепотом… серые, серые сказки.
Постепенно в ушах остается место только для серого шепота нетеней: он шуршит и шуршит в них, серый-серый шепот-шепот нетеней-нетеней о тенях-тенях.
Такой серый, такой шепот, такой шуршащий… постепенно шепот вытесняет собою всё вокруг и остается только он один серый-серый, шуршащий-шуршащий, как сам сумрак, как сама нетень. И тот, кто их слышит, тот начинает их видеть, но не их самих, а не тени которые только и есть тени. Серые-серые, нетени-нетени, шуршат-шуршат…
Они шепчут-шепчут, зовут-зовут, идти-идти, с собой шепчут идти.
Не те ни тени, тени теней шепчут о тенях-тенях, их тешит серый ветер, идущий-текущий сквозь них, и шуршит-шуршит, серый-серый шорох теней-нетеней.
Тени шепчут серым шепотом о том, как идёт дождь, дождь шуршит и шепчет о тенях, как это мягко-нежно-сладко идти и шуршать и слушать, слушать, слушать серый шорох теней. Идти-идти, слушать-слушать, шорох-шорох, теней-теней, дождя-дождя.
Идти с дождем, и шуршать как дождь, и шуршать как тень, и быть дождем, и быть тенью, и шуршать-шуршать, и идти-идти…
А на улице идет дождь, третью ночь идет дождь и день тоже третий, и не ясно даже ночь идет или день, только нетени шуршат-шуршат, серые-серые, нетени-нетени, и дождь, и шорох, и сказки…